Нешто Н.Р Записки о гарнизоне.

Нешто Н.Р.

Дополнение к запискам Ерёмичева

«Друзей моих прекрасные черты

Появятся и растворятся снова»

Прочитал записки Василия Ивановича Ерёмичева, с которым мы многие годы провели вместе на земле и в воздухе в одном экипаже, и светлая ностальгия о друзьях и товарищах подвигла меня на дополнение к этим запискам.

Взлетая в одном экипаже мы бесконечно доверяем друг другу, мы доверяем свои жизни, хотя никогда не задумываемся и не говорим об этом. Многочисленные шутки и подколки между лётчиками и штурманами всегда сопровождали нас, подчёркивая нашу близость. На замечание лётчиков, цитирующих Петра Великого, о том, что «штурманы отродье хамское, но дело своё разумеют», штурманы, подчёркивая своё интеллектуальное превосходство (всё-таки «интеллигенция в авиации») парируют сценкой радиообмена в экипаже: «Штурман – курс?», « Ноль командир», «Что вообще нет?», представляя лётчиков этакими безграмотными полудебилами. Подсмеиваясь над штурманами лётчики, в свою очередь, задают загадку: «Отгадайте с трёх раз, кто это такой: «Не нищий а с сумой, не корова, а блудит, не лётчик, а летает?». Часто и теми и другими повторяется расхожая фраза: «Наше дело правое, не мешай левому». В свои лейтенантские годы мы, юные, часто жарко спорили о том, кто важнее и нужнее в авиации: лётчик или штурман. «Вы же сидите за балласт и лишь иногда вступаете в дело» - утверждали лётчики. «А вы нужны лишь для того, чтобы доставить штурмана к цели, а дальше всю работу выполняем мы» - парируют штурманы

Мне довелось летать и на самолётах ИБА и истребительной авиации, в которой не знают, зачем нужен штурман. Эти лётчики утверждают, что они соединяют в себе все специальности. Издеваясь над «бомбёрами», они удивляются тому, что в многоместной авиации основной принцип пилотирования: «Крен 15, шарик в центре». На что лётчики ФБА отвечают, что истребитель уже на разбеге, после подъёма переднего колеса кричит: «Дайте прибой», и в воздухе без штурмана наведения (ОБУ) ведут себя как слепые котята.

В жизни же все эти люди относятся друг к другу с бесконечным уважением, понимая, что одни не могут существовать без других. «Ты понял мою шутку юмора» - этот расхожий каламбур часто можно слышать в авиационной среде. Ну, куда же без него, без юмора.

Взяться за перо, как говорили раньше, или сесть за компьютер, как говорят сейчас, меня во многом подтолкнуло то, что в повествовании Василия Ивановича речь идёт о гарнизонах и людях в большинстве своём известных мне. Они мне бесконечно дороги и хочется, чтобы память о них, как можно дольше оставалась и у нас и в следующих поколениях. И я согласен с автором в том, что нужно называть имена этих людей, независимо от того «что иных уж нет, а те далече», независимо от их положения и вклада в общее дело. Все они настоящие герои нашего времени.

Жизнь этих людей протекала в авиационных гарнизонах, обустроенность которых была различна и зависела от многих факторов. Об одном из таких гарнизонов мне и хочется рассказать в своём Дополнении.

После выпуска из училища, в середине декабря 1965 года, мы – 14 лейтенантов (8 лётчиков – выпускников Оренбургского ВВАУЛ и 6 штурманов – выпускников Челябинского ВВАУШ) прибыли в 733 бап, который базировался на аэродроме Староконстантинов (Украина):

1. Нешто Николай Романович

2. Григорьев Василий Лаврентьевич

3. Жданов Анатолий Иванович

4. Жуплатов Николай Константинович

5. Галюта Аркадий Иосифович

6. Владимиров Владимир Михайлович

7. Иваненков Валерий Иванович

8. Душко Вячеслав Иванович

9. Шарипов Радик Шарипович

10. Петлюк Евгений

11. Харитонов Виктор Петрович

12. Григорьев Александр Артимонович

13. Шилков Анатолий Иванович

14. Теплов Иван Иванович

Мы прибыли на замену выпускникам 1963 года выпуска, которые уходили в другой полк для полётов на новой технике. О людях, жизни и быте, а также о боевой учёбе в этом гарнизоне достаточно подробно написал В.И. Ерёмичев. Я с большим интересом читал его повествование о людях, с которыми мне пришлось жить и работать, учиться у них в течение нескольких лет.

Мы с Васей Григорьевым попали в звено, командиром которого был капитан Отыч Владимир Тимофеевич, он же зам. командира эскадрильи. Мы действительно попали, так как В.Т. Отыч был человеком своеобразного и крутого нрава. Безупречная лётная подготовка – настоящий ас, как профессионал он был в особом авторитете в эскадрилье и в полку. Но педантичность и непомерная строгость в отношении к нам приводили нас в некоторое замешательство. Мы завидовали своим друзьям, у которых командиры звеньев были по-отечески заботливы и мягки в обращении. Вася Григорьев был настоящий богатырь, он брал две двухпудовые гири и легко крестился ими. И вот однажды этот богатырь в классе предполётной подготовки спрятался за печку и плакал от обиды за то, что Отыч заставил его десять раз переписывать полётный лист, каждый раз находя в нём ошибки. Я, как мог, успокаивал его. Забегая вперёд скажу, что некоторое время спустя мы оценили строгость нашего командира и были благодарны ему за науку. Выйдя на пенсию, В.Т. Отыч поселился в Липецке и я, к тому времени уже военный лётчик высшей квалификации, в звании полковник посещал его на квартире и выражал ему своё искреннее уважение.

В училище мы три года (на 2, 3, и 4-м курсе) летали на самолёте ИЛ-28 и выпустились лётчиками 3-го класса с приличным налётом - 250 часов. В училище мы освоили боевое применение самолёта на полигонах днём и ночью. Мы были влюблены в этот самолёт, хотя и понимали, что морально он уже устарел.

По прибытии в полк мы, конечно, рвались на полёты. Однако весь декабрь и январь стояла такая погода, при которой нас даже не планировали. В училище мы, конечно, не осваивали заходы на посадку в СМУ и тем более при минимуме погоды и с завистью смотрели на старых пилотов, которые летали практически при любой погоде.

В феврале, терпение у командиров лопнуло и нам начали планировать вывозные полёты, хотя погода не баловала.

Первый вывозной я выполнял со своим командиром звена, капитаном Отыч. Вырулили на ВПП. Сыпал снег. С места старта до КДП было всего 750-800 метров, но его уже не было видно. Стало как-то неуютно, но в передней кабине сидел лётчик, в которого я безоговорочно верил. Взлетели и ушли в зону. Несмотря на полугодовой перерыв в полётах я выполнил задание в зоне, по моему разумению, на отлично, рассчитывая на похвалу инструктора. Пошли на аэродром и тут я заметил, что авиагоризонт (АГБ-2) начал дрейфовать, а потом и вовсе завалился. Вовремя заметив отказ, перехожу на пилотирование по дублирующему прибору. Полёт всё время проходит в облаках. Через пару минут инструктор убирает один двигатель на малый газ. На ИЛ-28 не было бустеров. Разворачивающий момент в сторону «отказавшего» двигателя приходилось парировать рулём поворота (держать ногой с большими усилиями). Естественно я не смог зайти в створ ВПП и выйдя под облака, я с ужасом заметил, что под нами стоянка самолётов. Мы пронеслись над стоянкой. Отыч, молчавший всё время захода на посадку, грубо выругался: «Дерьмо», одним словом оценив мой полёт. Вывел «отказавший» двигатель, включил авиагоризонт, взял управление на себя. Я чувствовал себя, как побитая собака (вы когда-нибудь видели побитую собаку? Жалкое зрелище.). После посадки, как и положено, сказал: «Разрешите получить замечания». Отыч строго посмотрел на меня и спросил: « Ну, ты что-нибудь понял?». Я понял, что я последний человек и никудышный лётчик. Таким образом, он сбил с меня спесь, и показал, что до настоящего лётчика мне как до Шанхая. Правда мне до сих пор непонятно – нужно ли было желторотого лейтенанта ставить в такие условия, с которыми не справился бы и опытный лётчик. На моё удивление, на разборе полётов в эскадрилье, он дал мне положительную оценку и поставил качество пилотирования в пример моим товарищам. Странная, если не сказать спорная, методика обучения. Но она заставила нас тщательно готовиться к каждому полёту и мы всегда были на шаг впереди своих сверстников. Мы быстро росли профессионально. Жизнь и быт в хорошо обустроенном гарнизоне радовали нас. Но недолго длилась эта радость. В июле 1966 года полк перебазировался в Забайкалье, на аэродром Домна.

России часто не везло на царей. Не повезло и в описываемый период. Интеллигенция нашла название этому периоду – «хрущёвская оттепель». От этой оттепели страна чуть совсем не замерзла. Этот лидер почти 10 лет ставил эксперименты над Советским Союзом. За это время он успел многое: опорочил 40-летнюю историю нашего государства и его руководителей; развалил сельское хозяйство и к концу своего правления довел страну до продовольственных карточек; дезорганизовал управление страной на всесоюзном, республиканском и региональном уровне, введя совнархозы, промышленные и сельскохозяйственные обкомы; поработал и на ниве обороноспособности, разогнав Военно Воздушые Силы и не только; создал невероятную напряжённость в международных отношениях, окончательно испортил отношения с нашим стратегическим партнёром – Китаем, поставив их на грань войны между двумя социалистическими державами. Щедрой рукой отстегнул Крым Украине, а огромную территорию на юге Восточной Сибири швырнул с барского плеча Казахстану. Он (кликуха «Никита – кукурузник») успел бы ещё многое, но, слава богу, его устранили от руководства.

Последствия действий этого экспериментатора страна долго расхлёбывала. Расхлёбывать пришлось и нам в составе 733 полка.

В послевоенный период на Дальнем Востоке и в Забайкалье стояла мощная группировка Сухопутных и Военно-Воздушных Сил. В Чите находилось командование 23 Воздушной Армии, в состав которой входило несколько авиационных дивизий и отдельных полков фронтовой и транспортной авиации. Это было мощное объединение. В конце 50-х, начале 60-х годов (в период разгона ВВС) в Забайкалье не осталось ни одного боевого авиационного полка. Как в насмешку в Чите оставалась смешанная транспортная эскадрилья, предназначенная для обслуживания нужд руководства командования Забайкальским Военным округом. Всё остальное было уничтожено. Сдержать враждебный в то время Китай, который мог отрядить несколько миллионов своих хунвейбинов и солдат, было абсолютно нечем. Они могли пешком пройти всё Забайкалье, почти не встретив сопротивления. Новое руководство страны в срочном порядке взялось укреплять восточные рубежи Союза. И тут подсуетились мы в составе бомбардировочного полка. Полк был первым, кто встал на боевое дежурство в Забайкалье.

Таким образом, мы из благоустроенного гарнизона оказались на аэродроме, при котором практически не было гарнизона в привычном для нас понимании. Да и аэродром представлял собой огромное поле между двух горных хребтов: Яблонового и Черского. ВПП было грунтовое. Длина и особенно ширина ВПП позволяли взлетать сразу девяткой, что иногда практиковалось, а взлёты и посадки звеньями (три самолёта) были рядовым явлением.

Благо ИЛ-28 был настолько неприхотливым самолётом, что мог работать с грунта, с заснеженной полосы, с не укатанной, неподготовленной ВПП. Самолёт был очень прост в эксплуатации, но как оружие он был очень грозен. 30 самолётов полка были оборудованы под спец. боеприпасы, а экипажи, в том числе и лейтенантские, имели допуски к работе с этими боеприпасами. Полк покрывал «своими заботами» значительную часть Китая, практически всю его северную часть. В Домне мы регулярно проводили тренировки в подвеске спец. боеприпасов, а также в работе с арматурой в кабине на земле и в воздухе. При этом при бомбометании использовался подвешиваемый в бомболюке, имитатор. Кроме того, неоднократно использовались имитационные бомбы ИАБ-3000. Были заведены дела целей, и каждый экипаж знал свою задачу. Полк действительно представлял грозную боевую единицу. И всё это было несмотря на вопиющую неустроенность на аэродроме и в гарнизоне, где жили наши семьи.

Позволю себе некоторое лирическое отступление. Однажды, при бомбометании на полигоне Ноготай (на западном берегу Байкала) с высоты 10 000м, штурман с ужасом доложил мне по СПУ, что вместе с бомбой сбросил и имитатор, который имел гриф «Совершенно секретно» . У меня был опытнейший штурман, в которого я безраздельно верил. И тут такое, что грозит нам длительными разборками с представителями спец. служб, которые не предвещали ничего хорошего. После посадки и заруливания штурман открыл бомболюк и, ни с кем не разговаривая, кинулся к его осмотру. Я ещё был в кабине, когда он подбежал и показал большой палец. Отпустило.

Другой случай связанный со спец. подготовкой. Один из молодых штурманов взял в секретке для работы дело целей своего экипажа. По вопиющей халатности, не сдал его во время, положил его в свой безразмерный штурманский портфель, пообедал «с пристрастием» и где-то оставил свой портфель. Весь полк поставили на уши. Через несколько дней портфель нашли. Штурману это стоило одной маленькой звёздочки, как говорят в таких случаях, ему присвоили «новое звание».

Регулярно проводили тренировки по подвеске спец. боеприпасов. И однажды, после подъёма его в бомболюк к держателю, техник отпустил рукоятку лебёдки, не заблокировав её. Трехтонный агрегат сорвался с держателя и упал на грунт. Все, кто был у самолёта, бросились на землю. Немного полежав, поднялись, посмеявшись над своей наивностью, и продолжили работу.

Никаких построек на аэродроме не было, кроме старенького, ветхого КДП, да небольшого двухэтажного здания, в котором разместили ТЭЧ полка. Всё остальное размещалось под открытым небом, а этого остального, как и в любом авиационном полку, было очень много. Командир полка получил приказ через 10 дней после перелёта на аэродром доложить о занятии боевого дежурства и готовности к боевым действиям. Ныть и докладывать о том, что здесь совершенно нет никаких условий, было бессмысленно. Приказ мы выполнили, а в перерывах между полётами и в выходные дни рыли землянки на каждую эскадрилью по одной. Ладони сбивали в кровь, но копали ломами и лопатами, понимая, что когда придут морозы под 40 градусов, то спрятаться будет некуда. Землянки строили большие, чтобы в них могли разместиться и лётчики и техники и солдаты-механики. Сложили печки. В июле-августе плюсовые температуры доходили до 30-35 градусов, и не верилось, что придут сорокоградусные морозы. Но они не заставили себя ждать. Летали в меховых штанах, в меховых куртках, в унтах. Но кабины самолётов так накалялись морозом, что первые полчаса полёта было неуютно, холод был собачий. Но потом система кондиционирования и обогрева делала своё дело, и становилось комфортно. Летали с пистолетами, а в НАЗе был нож-пила. Остряки сразу же объяснили, зачем нужны эти аксессуары. В случае катапультирования и скитаний по тайге можно настолько оборвать обмундирование и зарасти, став косматым, что при встрече с медведем, тот с перепугу побежит и может забраться на сосну. И вот тут-то пригодится назовский нож, которым можно будет перепилить сосну и достать медведя. Ну, а если эта операция не увенчается успехом, то есть последнее средство – пистолет, из которого можно будет застрелиться. Действительно мы летали на полигон за Байкал по северному маршруту, где на сотни вёрст не было ни одной живой души. Как сейчас помню, одним из поворотных пунктов маршрута было зимовье Бутуй, которое на карте присутствовало, а в реальности с высоты 10 000м мы его никогда не видели. Особенно интересно было ночью, летишь как в космосе, беспросветная темень (как у негра в неприличном месте), только звёзды сверху.

Авиационный полк не может нормально функционировать без обеспечивающих частей и подразделений. На аэродроме необходимо было разместить ОБАТО (отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания) со всеми своими материальными средствами. Должен обустроиться ОДС РТО (отдельный дивизион связи и радио-технического обеспечения) и развернуть свои средства. Грунт в Забайкалье очень тяжёлый и закопаться вручную было неимоверно трудно. Надо оборудовать склад боеприпасов, склад ГСМ и другие склады. Офицеры, сверхсрочники и солдаты вполне освоили профессию землекопов, и никто не роптал.

Своего полигона первые два года не было и на боевое применение мы летали на полигон Ноготай, который располагался на западном берегу Байкала. Бомбометания выполняли с высоты 10 000 метров. Запас топлива не позволял иных вариантов. Возвращались через 2 часа 20 минут. В лётную смену мы обычно делали по два таких полёта. Запомнились морозные ночи. После полёта мы, выбравшись из тёплых кабин, бежали в землянку, а техники готовили самолеты к очередным вылетам: заправляли топливом, подвешивали бомбы, устраняли неисправности. В варежках работать при этом невозможно и им приходилось зачастую работать голыми руками. Героические люди.

Полк находился в постоянной боевой готовности и через полтора часа после объявления тревоги (из положения повседневной жизни) уже был в воздухе. Тренировки проводились ежемесячно, зачастую внезапно, по сигналу из ВА. Всё это держало нас в напряжении и не позволяло расслабляться. В период обострения обстановки экипажи размещались на аэродроме вблизи самолётов. Так, осенью 1968 года мы около месяца жили в здании ТЭЧ полка, размещались на двухярусных койках. Это позволяло по сигналу тревоги из положения сна через 15 минут экипажам занять место в кабинах самолётов и с заранее подвешенным боекомплектом полк, взлетал звеньями, строил боевой порядок и следовал по маршруту в южном направлении. Простота подготовки ИЛ-28 к полётам (в отличие от самолётов следующих поколений) позволяла это делать. Боевая учёба и боеготовность были на высоком уровне, вполне соответствующем внешним угрозам. И всё это делали мои боевые товарищи, перед памятью которых я снимаю шляпу.

Командиром полка был подполковник Меламед Семён Михайлович (Саммоил Мордкович). И, хотя (как было сказано в записках Василия Ивановича Ерёмичева), он был представителем редкой среди лётного состава национальности, авторитет его был непререкаем. Смелый, прекрасный лётчик. Он не боялся брать на себя ответственность, никогда не робел перед вышестоящим командованием. На его долю выпали огромные трудности по перебазированию, обустройству аэродрома и гарнизона и многое другое, что просто невозможно перечислить. Всегда энергичный, внешне обаятельный, очень спортивный, великолепно исполняющий песни на русском и украинском языках, он был настоящим лидером коллектива.

Начальником штаба был майор Попугалов Александр Дмитриевич. После его отъезда в адъюнктуру ВВА, в Монино, штаб возглавил майор Ганин Анатолий Иванович.

Заместителями командира полка были: п/п Гудков Иван Степанович (бросивший службу замполитов) и п/п Кондаков Леонид ….

Командирами эскадрилий были: майор Пильщиков Фёдор Поликарпович (1аэ –эскадрилья мастеров), майор Грацков (2 аэ – обеспечивающая эскадрилья), майор Филиппов Олег Александрович (молодёжная эскадрилья). Командирами звеньев у нас были капитаны: Астахов Анатолий Иванович, Жирков Виктор Гаврилович, Лосев Николай Андреевич и Исакин Валерий Иванович. Всем им было за 40 лет. Все знали, что Лосев и Исакин были друзьями «не разлей вода». Они дружили семьями и додружились до того, что, когда Лосев, уволившись, покидал Домну, то легко прихватил с собой жену Исакина. Для нас, молодых, ещё не испорченных прозой жизни, это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Всё было в жизни гарнизона, в жизни без прикрас.

Через год работы в Домне, Филиппов и Грацков станут заместителями командира полка. Командиром молодёжной эскадрильи стал майор Радченко Григорий Ефимович, цыган по национальности, легендарная личность, дважды снимавшаяся с должности командира эскадрильи и вновь восстановленная у нас. Говорить о том, что мы его любили – ничего не сказать. Он был нашим кумиром, но после катастрофы в нашей аэ, он собрал нас, молодых, и, со слезами на глазах, заявил, что устал хоронить своих друзей и подчинённых, поэтому уходит с лётной работы. Это его решение мы приняли с большим сожалением.

Как и любому лётчику, за долгие годы лётной работы, мне не раз приходилось быть свидетелем аварий и катастроф. Но этот случай особенно остро запал в душу, поэтому позволю себе остановиться на нём.

В конце 1967 года всем 14 лейтенантам присвоили звание старший лейтенант, а весной 1968 года мы сдали на 2-й класс и чувствовали себя вполне состоявшимися лётчиками и штурманами. Нам доверяли самые серьёзные задания в ходе плановых полётов и лётно-тактических учений. К этому времени уже был введён в эксплуатацию наш гарнизонный полигон Мухор-Кондуй. На одном из ночных эскадрильских ЛТУ по замыслу была поставлена задача нанести удар по «противнику» с использованием спец. боеприпаса.

Тут следует заметить, что при формировании экипажей ещё в Староконстантинове мне в экипаж был назначен «старый», сороколетний капитан Семеняга Владимир Иванович, который, в своё время, на полигонных соревнованиях стал лучшим бомбардиром 16 Воздушной Армии. Я завидовал своим товарищам, у которых сложились лейтенантские, а значит дружеские, экипажи. Только по прошествии определённого времени я понял, как мне повезло. Мы всегда были лучшими, всегда впереди. И на этот раз нам доверили выполнение основной задачи – уничтожение важной цели с применением спец. боеприпаса.

Реально нам подвесили ИАБ-3000, который мы должны применить по обозначенной цели на полигоне, с использованием оптического прицела ОПБ-6СР. Взлетели эскадрильей, построили заданный боевой порядок и пошли по маршруту на Мухор-Кондуй. Видимость, как это часто бывает в Забайкалье, не менее 150 000 км (Луну видно). Идущий впереди экипаж, Жуплатов – Шарипов должен осветить район цели, сбросив с высоты 3 000м 12 САБ-100-120МФ, в каждой из которых 7 факелов. После срабатывания всех САБ на заданной высоте над полигоном повисли на парашютах 84 факела, стало видно всё как днём. Следующий молодой экипаж Иваненков – Теплов должен был визуально обнаружить цель и обозначить её бомбой НОСАБ-100. Мы с Семенягой шли на 3-х минутном интервале, на высоте 3000м и наблюдали всю эту картину. Штурман доложил мне «Мотор», я запросил работу. И вдруг РП на полигоне закричал в эфир истошным голосом «Работу запрещаю». Мы увидели впереди огромную вспышку. Я сказал Семеняге: «Это Валера упал». РП на полигоне дал нам команду снизиться до безопасной высоты и в вираже осмотреть район цели. Я доложил, что на большой площади горят костры. После этого получил команду следовать на аэродром. Пришлось немного поволноваться, так как на борту была 3-х тонная бомба. Посадку выполнил очень аккуратно и всё обошлось.

После этой катастрофы Боевая Подготовка ВВС дала задание 4 Центру (Липецк) провести исследования по применению светящих авиабомб. Тогда я впервые услышал о 4 Центре, в котором мне, в будущем, придётся провести более 20 лет самого активного периода моей службы и лётной работы. Оказалось, что после раскрытия САБ десятки невидимых металлических заглушек и иных предметов падают вниз. Они не видимы и полёт под САБами равносилен движению вслепую по минному полю. Экипаж погиб ещё в воздухе. После этой катастрофы родились рекомендации 4 Центра по безопасному применению САБ.

На плацу училища, 62г.

Экипаж, незадолго до трагедии

Оренбург, 1968г., я впереди процессии

Эта катастрофа запала в душу потому, что она была первой в моей лётной практике и ещё потому, что Валера Иваненков был моим другом ещё со школьной скамьи. Затем мы были курсантами в одном отделении (фото на плацу: Валера слева от меня), летали в одном курсантском экипаже и после прибытия в полк летали в одной эскадрилье. Зная всё это, командир полка поручил именно мне сопроводить цинковый гроб из Читы в Оренбург, что я и исполнил. Валера был, пожалуй, лучшим среди нас и у него могло быть прекрасное будущее, но судьба распорядилась иначе.

В последующем таких эпизодов было столько, что описание их и даже простое перечисление превратилось бы в утомительное и неинтересное повествование. Достаточно сказать, что ежегодно в среднем в лётных происшествиях ВВС Советского Союза теряли около 100 летательных аппаратов и около 100 человек лётного состава (это выпуск одного лётного училища, которых в то время было 11). Отклонения от этой статистики случались, но они были незначительны. Достоверность сказанного, подтверждается информацией, которая стекалась в один из отделов 4 Центра, которыми мне довелось руководить. Военная авиация Союза была многочисленной, летали много. Налёт на одно лётное происшествие колебался в пределах 30-40 тысяч часов. Эта, объективно складывающаяся норма, присутствовала и в стане наших противников, в частности в авиации США.

Обустройство аэродрома и организация лётной работы на нём лишь одна сторона перебазирования. Не менее сложна и драматична организация жизни и быта гарнизона. Вспоминая всё это, диву даёшься терпению и удивительной способности наших людей приспособиться к жизни в самых суровых условиях. В гарнизоне было всего три, более, менее приличных кирпичных дома: два 4-х этажных и один 3-х этажный. В одном из них разместили штаб и гостиницу для холостяков, два других были отданы под семьи офицеров. Квартир в них хватило лишь для руководящего состава полка и обеспечивающих частей. Некоторые командиры звеньев, были тоже размещены в этих домах. Чуть поодаль от них имелись «блюхеровские» дома, постройки конца тридцатых годов. Они представляли собой бревенчатые двухэтажные бараки с двумя подъездами. Их немного подремонтировали. Но, мягко выражаясь, они оставались ограниченно годными для жилья. Между рассохшихся брёвен оставались щели, которые нам самим приходилось затыкать мхом и другим подручным материалом. Мне досталась комната на втором этаже, в квартире на две семьи и я не один день стоял на лестнице, отверткой и ножом затыкая дыры. Внутри комнаты были оштукатурены, но на каждой стене были большие плешины, обнаруживая дранку. Пришлось освоить профессию штукатура и маляра, и где-то нужно было раздобыть цемент, песок, воду, а также хоть какой-то инструмент. Надо понимать, что 17-летними юношами мы поступили в училище и 4 года жили в достаточно комфортных условиях, к созданию которых мы не имели никакого отношения. И тут в 21-22 года пришлось этот «комфорт» создавать своими руками. Хорошо, что было пока жаркое лето.

Домна, лето 1967г., «чернушник» (жена в окошке). Жизнь прекрасна.

Незатейливый досуг детей в «чернушнике». «Заговорщики» у моего сарая.

Справа мой Серёжка, в центре Сергей Поникоровский, слева Славик Смирнов.

Футбол на фоне «блюхеровского» дома.

Профессионал. Как поставлен удар в 4 года (мой сын)

Всю прелесть жизни в этих бараках мы в полной мере ощутили с приходом морозов. Таких домов в нашем анклаве было не меньше 20 единиц, так что дать крышу над головой, разместить удалось всех. От времени эти дома почернели, и в гарнизоне за ними закрепилось название «Чёрное гетто» или «Чернушник». Основной проблемой для населения «чернушника» было отсутствие отопления и воды. Нужно было самим найти транспорт, привезти 8 тонн угля и 3 кубометра дров, сгрузить всё это в сарай. Помогала взаимовыручка. 14 лейтенантов последовательно для каждой семьи решали эти задачи и находили в этом удовлетворение. Шумно, с умеренным приёмом горячительного, отмечали новоселье и другие достижения обустройства.

Отопление было печное и каждая семья за зиму вносила в квартиру 8 тонн угля и выносила на свалку 3-4 тонны золы. Но и к этому приспособились и привыкли. А вот к отсутствию воды за 4 года жития в «чернушнике» мы так и не могли привыкнуть и смириться. Воду привозили на КПМках, и за 20 минут, которые она стояла у дома, мы, бегая с вёдрами, должны были заполнить свои емкости в квартирах. Емкости эти представляли 200-литровые баки, которые каждая семья приобретала самостоятельно в магазинах Читы. Иногда не удавалось присутствовать во время подвоза воды (в лётную смену с аэродрома не уйдёшь) и тогда приходилось растягивать эти 200 литров на неделю. Когда вода бежит из крана, то не замечаешь, сколько же воды нужно для нормальной жизнедеятельности семьи. Вода нужна чтобы: приготовить пищу, помыть посуду, помыть полы и не только, хотя бы раз умыться утром, подмывать детишек, смывать туалет, стирать бельё, и ещё для многого, чего не перечислишь. Для одной нормальной стирки двухсот литров воды не хватит. Привыкнуть к этому было невозможно. Но ведь как-то обходились.

Интересен сам процесс набора воды. Летом всё очень просто. Но, когда стоит мороз, то обязательно кто-нибудь плеснёт из ведра воду, образуется каток. На второй этаж можно подняться только с одним ведром, держась рукой за перила. И в это время вспоминают и бога и мать и заботу руководства.

В домах имелись, почему-то называемые «японскими», туалеты. Воды для слива нет, а туалеты есть. В середине ноября замерзший столб отходов достигает второго этажа, и пользоваться таким чудом цивилизации уже невозможно. Приходиться бегать в общественный туалет, который предусмотрен один на четыре дома, а это значит, что расположен довольно далеко и в минус 30 с ветром, там чувствуешь себя неуютно. Мужчинам проще, но женщинам и детям застудиться и простыть – два раза плюнуть.

После стирки постельного и прочего белья, его надо сушить. Для этого на улице между столбами натянута проволока. Летом всё просто. А зимой, в варежках бельё не повесишь, приходиться голыми руками и стоит чуть затянуть подвеску, простынь и пододеяльник можно просто поломать.

Регулярно взрывались печи. Мы, в большинстве своём, не имели опыта эксплуатации печей. И, если во время не вынуть из печи сажу, то накопившись до некоторого предела, она взрывается и разваливает печь. Многие семьи вкусили эту прелесть, но я, живший до училища в частном доме, видел, как отец выбивал из печки соответствующий кирпич и извлекал сажу. Жене говорил, что, у нас такого быть не может. Но однажды я упустил момент удаления сажи. Вернувшись домой с ночных полётов, в 4 часа, я обнаружил бодрствующими жену и сына, одетых во всё меховое. На улице минус сорок, в квартире теплее, где-то минус 20. Печь разворочена, всё покрыто липкой замёрзшей сажей. Жена плачет и трясётся от холода, трехлетний сынишка не понимает в чём дело. Я, хоть и не был в восторге, но, сохраняя бодрость духа, успокаиваю их и обещаю всё исправить. А пока пойдемте к соседям по подъезду и проведём там остаток ночи, заодно и согреемся. Постучались к Пызарову Анатолию Васильевичу и разместились на полу досыпать остаток ночи. Через двое суток мы уже были в своей квартире, и в печи весело гудел огонь. Семья быстро справились с этой проблемой.

Но не всем удавалось достойно справляться с бытовой неустроенностью. У одного из наших молодых штурманов жена просто тайком сбежала домой, к маме, в Челябинск. Точно по Высоцкому: «А наутро я встал, нету кисочки, ни вещичек её, ни записочки». Только мы её и видели. К счастью эти случаи были единичны и не могли испортить общей картины.

Кто имел возможность отправить своих жён и детишек на зимовку к родителям на «большую землю», тот делал это. Отправил жену с двумя детишками и наш сосед, штурман Володя Поникоровский. Мы были с ними в близких отношениях, так как наш сын и их сынишка часто были в гостях друг у друга и вместе играли, бегая по сараям. Пока Маша с детишками была на «большой земле», Володя заблудился «в трёх соснах». Маша была признанная красавица в гарнизоне. Весной, возвратившись в Домну, Маша в шутку сказала: «Ну, рассказывай, Володя, как ты тут жил, я всё знаю». Володя встал на колени и говорит: «Маша, прости». Маша упала в обморок. Очнувшись, она собрала детишек и укатила на Украину. Так завершила своё существование, считавшаяся образцовой семья. Жизнь без прикрас. Но это были исключения из правил.

В основном наши жёны «во глубине сибирских руд хранили гордое терпенье», за что им низкий поклон.

С улыбкой вспоминая всё это, ещё больше утверждаешься в том, что наши жёны действительно «боевые подруги». И, когда за праздничным столом произносится тост «За наших боевых подруг» мы (прошедшие гарнизонную школу в Забайкалье) принимаем его с искренней благодарностью к ним. Об офицерских жёнах сложено много стихов, им посвящаются прекрасные песни, которые родились не на пустом месте.

Из всего сказанного выше, может сложиться впечатление беспросветной «чернухи». На самом же деле, все эти трудности не могли заслонить главного: полк успешно функционировал, мы росли профессионально, наши семьи не только приспособились к местным условиям, но и быстро восстановили весь уклад нормальной гарнизонной жизни. Среди женщин нашлось немало по-настоящему талантливых и активных людей. Рабочих мест для жён было мизерное количество, но они сами организовали эти места. Были созданы различные кружки и курсы. Моей жене повезло сразу же по прибытию в Домну устроиться в школу учительницей математики. Но, кроме своей основной работы, она в первые же два года: закончила курсы машинописи (впоследствии стала классной машинисткой), закончила курсы кройки и шитья, курсы вязания. Стала прекрасной портнихой и закройщицей и впоследствии редко пользовалась услугами ателье, обшивая себя и всю семью самостоятельно. Всё это оказалось востребованным в будущем. В процессе этой работы и учёбы возникали дружеские отношения между жёнами и семьями.

Художественная самодеятельность и соревнования в ней между частями и эскадрильями сплачивали и развивали гордость за свой коллектив. Юбилей полка и другие праздники отмечались с участием всех семей полка. Зачастую на эти торжества приглашалось руководство Воздушной Армии во главе с командующим. Мы все были молоды. Командиру полка было 34 года, нам по 22, старше 45 лет, пожалуй, не было никого. Такого веселья и сплочённости мне не приходилось встречать в будущем. Полагаю, что этому способствовало совместное преодоление всех трудностей и бытовой неустроенности. Не было места унынию.

Спортивная жизнь гарнизона тоже была на высоте. Командир полка, сам прекрасный спортсмен, всячески поощрял нас, молодых лейтенантов и не только к занятиям спортом. При отсутствии элементарных условий (не было спортзала, не было приличного стадиона, не было никакого спортивного инвентаря и пр.), среди нас находились энтузиасты, которые преодолевали всю эту неустроенность и организовывали различные соревнования. Я был одним из этих энтузиастов. Ещё школьником, в Оренбурге, я выполнил норматив 1-го спортивного разряда по лыжным гонкам. После окончания средней школы был приглашён в команду мастеров класса «Б» по футболу, но ушёл в лётное училище. Тренер (бесконечно уважаемый мною) сказал, что дальше дворового футбола я не двинусь. Он как в воду смотрел, но не мог же я лётную работу променять на футбол: (Феликс Чуев нашёл прекрасные слова, которые стали для меня девизом)

…«Но я уже, я был пилотом, в пилотке синей со звездой

И по сравнению с полётом мне всё казалось ерундой

Особенно куриный почерк меня ни сколько не смущал,

Но чтоб мужчина и не лётчик, такого я не представлял».

Странное дело, Забайкалье – Восточная Сибирь, а снега в наших местах не было или почти не было. Его уносило ветром. Долина между двух горных хребтов выполняла роль аэродинамической трубы. В 40-градусные морозы всегда стоял штиль, а в 20-30 градусов иногда поднималась пыльная буря. И тогда была справедливой оценка Забайкалья – «Край чудес и безобразий» (см. сноску в конце текста).* А аббревиатура Заб ВО расшифровывалась, как «Забытый богом военный округ», или «Забудь вернуться обратно».

Но, как известно: «Нет таких вершин, которые бы не взяли большевики». Мы всё-таки находили снег под крутыми берегами стариц реки Ингоды. Устраивали там тренировки и соревнования. Готовились к первенству ЗабВО по лыжным гонкам, которое проводилось в Иркутске. Удивительно, при таких серьёзных требованиях к боеготовности, командир полка брал на себя ответственность и отпускал нас (сборную полка) на 20 дней в Иркутск. А в эту сборную входили два лётчика, два штурмана и два сверхсрочника. Командир, провожая нас говорил: «Как я завидую Вам, меня командующий не отпустит». Зимой 1968 года, проходила зона Сибири и Дальнего Востока, в Иркутске. Удалось успешно выступить, выполнить норматив кандидата в мастера спорта и меня пригласили в сборную команду, с последующим выездом в Ленинград, в Кавголово. Это мечта любого лыжника. Естественно я отказался, так как надо было проездить всю зиму. Позже, мне всё-таки удалось попробовать международные трассы в Кавголово, но это было уже в период моей учёбы в академии, где я тоже в составе сборной ВВА выезжал на соревнования в Ленинград.

Летом мы устраивали на стадионе соревнования по лёгкой атлетике и конечно играли в волейбол (Меламед был классным волейболистом) и футбол. При этом мы завязались с шахтёрами из Черновских Копей, играли на их стадионе и приглашали на свой, в Домну. На этой почве установились хорошие отношения между руководством шахты и командиром полка. И, когда (после известных событий 1967 года на Ближнем Востоке) нам приказали, рассредоточить самолёты и создать для них обвалования, то нам не пришлось опять брать в руки ломы и лопаты. Наши друзья и шефы – шахтёры пригнали свою технику, и за месяц приказ был выполнен.

Ещё лейтенантом меня назначили руководителем политзанятий в эскадрилье.

Это сблизило меня с солдатами (их было более 60 человек в эскадрилье) и фактически из них я отобрал 15 человек в футбольную команду, в которой я был играющим тренером. Летом 1967-68 годов я с этой командой выезжал в Иркутск на первенство округа по футболу и оба раза привозил оттуда приз за первое место.

По этому вопросу (участие в спортивной жизни) у нас с женой были совершенно противоположные взгляды. Она стыдила меня за то, что я, как дурачок, бегаю с солдатами в трусах перед людьми. «Ты посмотри, кто-нибудь из офицеров ведёт себя таким образом. Не стыдно?». Однажды (перед игрой с шахтёрами) она пошла на решительные действия. Закрыла изнутри дверь на ключ, а ключ выбросила со второго этажа, в окно. Тогда я выбросил в окно бутсы и всё остальное и выпрыгнул в окно. Видя тщетность своих усилий, она взяла сына и пришла на стадион, где уже собрались болельщики, и яростно болела за нас вместе со всеми. Больше подобные инциденты не повторялись.

1967 год. Убогий стадион. Убогая экипировка. Так всё начиналось (я 3-й справа)

1968 год. Иркутск, стадион ИВАТУ. Мы в призах (я 5-й слева)

Командира полка отмечали за хорошую организацию спортивно-массовой работы. Надо сказать, что и на соревнования по лёгкой атлетике и на игры в футбол выходили поболеть и наши семьи.

Та же команда. Другая экспозиция.

Всех этих солдат я помню поимённо (я во втором ряду в центре)

В Домне я пристрастился к парашютным прыжкам и эта страсть сопровождала меня всю жизнь. Энтузиастом в этом деле был один из штурманов, капитан Павлов Николай Васильевич, о котором В.И. Ерёмичев упоминает в своём повествовании. В последующем я выполнил более 600 прыжков с парашютом и выполнил норму КМС.

Всё это подтверждает ранее высказанную мысль о том, что не было места унынию. В этой связи интересен эпизод: штурманом аэ, одно время, у нас был капитан Углов Иван Григорьевич. Это был кладезь шуток и анекдотов. Ему повезло закончить штурманское училище в Баде (оказывается было и такое), затем в лейтенантские годы служить в Забайкалье. За время службы, поменяв несколько гарнизонов, он, наконец, оказался в Староконстантинове, и думал там «бросить якорь» после увольнения в запас. Украина, прекрасный климат, доброжелательный братский народ, обеспеченность жильём, что ещё нужно офицеру, чтобы спокойно встретить старость (по «Белому солнцу пустыни»). Но круг замкнулся, когда он под занавес службы опять оказался в «краю чудес и безобразий». Он рассказывал нам, молодым, как они ещё в курсантские годы пели строевую песню, которая и для нас стала своеобразным гимном:

«… И у стен высокого Кремля

Пусть услышит нас родной товарищ Сталин,

Что в суровом нашем Забайкалье

Неприступна для врага земля».

Его шутливые фразы: «В ВВС есть три дачи: Чита, Бада и Магдагачи», «Москве и Киеву грозя, стоит красавица Борзя» тоже стали хрестоматийными. Все, кто служил в Забайкалье, знают эту фразу, знают и Борзю (Шерловая Гора) и все другие города и веси этого поистине замечательного края. За время лётной практики в эти годы пришлось выполнять посадки и познакомиться со всеми существующими тогда аэродромами: Бада, Джида, Укурей, Степь, Чиндант-2, Чойбалсан и Налайха в Монголии. Работать приходилось на всех полигонах Забайкалья: Ноготай, Мухор-Кондуй, Тасырхой, Телемба, Оловянная. Всё это входило в плоть и кровь. Так уж мы устроены, что меняя место службы, влюбляемся в эти самые места. Где бы мы ни служили, все эти места, гарнизоны, города и сёла становились (по крайней мере, для меня) малой родиной. Мне помнится, как прощаясь с Домной, перед отъездом в академию, я вышел на берег прекрасной реки Ингоды и со слезами на глазах думал: «Неужели никогда не придётся увидеть эти места, где было столько событий, где оставил частичку своего сердца».

Забегая вперёд скажу, что я несколько раз посещал Домну уже в зрелые годы, но это были командировки.

А любовь к Забайкалью осталась навсегда. Мы с женой часто вспоминаем белые грузди, которые мы сами собирали в тайге. Процесс «тихой охоты» на белые грузди в тайге ни с чем несравним. Идёшь и палкой снимаешь взбугрившийся участок из хвои или листвы, а там семейство крупных, здоровых красавцев. Сами солили их и держали в деревянной бочке за дверью на лестничной клетке (так делали все в «чернушнике»). Зимой берёшь топор отколол полную чашку и в квартиру. Запах и вкус белых груздей до сих пор не покидает нас. При одном воспоминании начинают работать слюнные железы. Ничего подобного нам не приходилось попробовать в будущем. А голубица (или голубика), за которой мы ходили с коробами за спиной в тайгу, а сама тайга – это же прелесть. Мы вспоминаем с женой, как во время похода вдвоём за голубицей на Яблоновом хребте, мы пили кристальную воду из горной речушки без названья. Вкус той воды до сих пор сохранился в нашей памяти. Иной раз забредёшь вглубь тайги и думаешь, что наверно здесь ещё не ступала нога человека, только вершины сосен шуршат. Первозданность.

Здесь, пожалуй, уместно, в качестве иллюстрации, рассказать об одном эпизоде.

В один из выходных дней мы с женой на двух спортивно-дорожных велосипедах с берестяными коробами за спиной поехали в тайгу за голубицей. Было жарко и душно, парило, кучево-дождевые облака не предвещали ничего хорошего, но мы всё-таки решили ехать. Углубились в тайгу. Нашли большую поляну, где было немеряно этой нежной ягоды. Оставили велосипеды у копны сена и принялись специальными скребками наполнять короба. Собирать ягоду пальцами – дело неблагодарное. Поднимаешь ветку и скребком ссыпаешь голубицу в короб. Только мы приступили к этой операции, как над сопками загрохотала мощнейшая гроза, и пошёл слабенький дождь. Я в стогу сена сделал углубление и поместил туда жену, а сам продолжил сбор ягод и приносил их жене, которая с удовольствием их поглощала. Дождь усиливался, а затем ливанул с такой силой, что за несколько минут поляна превратилась в болото. Я ходил уже по колено в воде. Мы поняли, что ловить там уже нечего и надо выбираться. Под проливным дождём мы вышли на узкую дорогу и на велосипедах поехали вниз, выбираясь из тайги. Дорога была каменистая и ехать было легко. Но когда мы выбрались под проливным дождём из тайги, то грунт превратился в кашу. Ехать было невозможно. Мы повели велосипеды в руках. Дальше, больше. Колёса велосипедов утопали в грязи и не проворачивались. Жена выбилась из сил. Пришлось бросить её короб. Велосипеды мы не могли бросить, для нас тогда это была большая ценность, тем более, что один из них мы одолжили у товарища. Велосипеды стали неподъёмными, но, тем не менее, я взял оба велосипеда на плечи и, утопая в грязи по щиколотку, мы побрели по бездорожью по направлению к гарнизону. Дождь лил не переставая, временами побивал нас градом. Идти становилось всё труднее и труднее. Жена еле вытаскивала из грязи ноги, каждый шаг ей давался с большим трудом. Я понял, что пройти два десятка километров нам не удастся. На многие километры вокруг ни одной живой души. Помощи ждать не от кого. Наступила полная безнадёга. Стемнело. Остановились передохнуть и решить, что же делать дальше. Проголодались до основания, но еды уже не было. И тут меня осенила мысль. Где-то рядом должна быть речка Доменка. В обычное время от неё оставалось только русло с небольшим ручейком, который можно было перешагнуть, но дно в ней было каменистое. Я снял велосипеды с плеч, поставил их, жену усадил на короб и в темноте пошёл искать речку. В кромешной тьме, под проливным дождём и жуткими раскатами грома, мы боялись потерять друг друга. Я не знал, в какую сторону идти и, пошёл на удачу. И удача не заставила себя ждать. Через несколько сотен метров я наткнулся на Доменку. Пошёл назад на крик, нашёл обессилевшую жену и предложил ей забраться мне на спину, бросив всё и, таким образом, добраться до речки. Но она не согласилась. Тогда я взял короб, приспособил его на спину, взял велосипеды на плечи, жену за руку и мы пошли к речке. Доменка представляла собой мутный бурлящий поток. Я попробовал глубину, было по пояс, но это не исключало промоин и углублений. Но делать нечего, мы рискнули. При этом договорились, что в случае нештатной ситуации я бросаю всё и спасаю её. Жена почти не умела плавать. Однако наши ангелы-хранители были на нашей стороне. Мы прошли по дну реки под проливным дождём, в полной темноте полтора-два десятка километров. В этой мутной и холодной жиже мы брели вниз по течению, утопая то по пояс, то по грудь. Доменка, пересекая наш гарнизон, впадала в красавицу Ингоду. Мы победили, вышли из воды со всем своим скарбом. Дождь прекратился. В гарнизоне не было электричества, ураган оборвал провода. Мы, ободрённые своей победой, добрались до своего дома. Сбросили промокшую в грязи одежду, умылись, как смогли. Нашли свечи, стало светло. Нашли бутылку водки, стало тепло. Приняли по сто грамм, я растёр водкой жене ноги. Завалились в тёплую сухую постель. Счастье било через край! Мы были молоды и здоровы. Никто из нас даже не простудился.

Сейчас, вспоминая всё это, мы с женой сомневаемся, а было ли это на самом деле. Как нам удалось всё это преодолеть. Мы были молоды, нам всё было нипочём.

Весной, когда зацветает багульник, сопки становятся лиловыми. От гарнизона до сопок около 10 км и даже с этого расстояния видно цветение багульника. Когда мы собирались семьями за дружеским столом, то всегда пели прекрасную песню:

«Там, где багульник на сопках цветёт,

Кедры вонзаются в небо …»

Примечателен момент, который мы частенько вспоминаем. В конце января 1969 года мы семьёй возвращались домой из отпуска. Большую часть отпуска мы провели в Москве и Ленинграде, гостили у однокашника по училищу в Звёздном городке (цивилизация). Прилетев в Забайкалье, мы втроём из аэропорта Кадала добирались на такси до Домны. Мороз был под 40 градусов. И когда из-за бугра показался гарнизон, нас охватило радостное чувство – мы дома! И причём здесь Москва? Мы дома! Наперебой с женой говорим: «Вот она милая Домна. Сейчас растопим печь, выгоним мороз из квартиры, возьмём у соседей воды и вот оно счастье». Как мало нужно человеку для счастья. Любимая и любящая семья выше всех проблем и неустроенностей быта. В этой связи вспоминаем, любимого нами Сергея Есенина:

… «Как мало надо этим брадачам

Чья жизнь в сплошном картофеле и хлебе

Так отчего ж я плачусь по ночам

На неудачный, горький жребий …».

Так возникала привязанность к краю. Она усиливалась чтением литературы. Особый след у меня оставил двухтомник Василия Балябина «Забайкальцы». Это был человек искренне влюблённый в природу края и в его историю периода становления Советской власти. Его именем названа улица в Чите. Я проглотил этот двухтомник на одном дыхании ещё и потому, что там действие разворачивается, в том числе, в деревнях Амодово и Сивяково, в которых я неоднократно бывал. Они расположены напротив гарнизона, по другую сторону Ингоды, на посадочном курсе, в районе ДПРС – дальнего привода.

Ингода весной. Разлив. Вдали видны сопки хребта Черского.

Нам, молодым, всё было нипочём, но старшее поколение офицеров, понимая, что дело движется к окончанию службы, желали бы устроить свою жизнь, где-то в европейской части Союза. Самым простым решением этого желания было списание с лётной работы и увольнение из армии. Воспользовался этим способом и мой штурман Владимир Иванович Семеняга, уехавший в Полтаву. Чтобы сохранить боеспособность полка командующий 23 ВА, дал негласные указания медикам – не списывать лётный состав ни под каким соусом. Вот тогда-то и родилась шутка: во время ВЛК (врачебно-лётной комиссии) врач открывает дверь своего кабинета и говорит очередным «Выносите его, годен без ограничений».

Старшее поколение было во всём для нас примером. Иногда эти примеры выходили за грань … Один из таких вошёл в историю.

Фронтовые бомбардировщики всегда отличались автономностью своих действий. Если истребитель всегда «висит на соске» и без КП, без локатора чувствует себя неуютно, то у бомбардировщика есть штурман, а у штурмана есть локатор и поэтому ему не нужен поводырь, мы самостоятельны. Давно известно, что все лётчики – Чкаловы и хулиганство у них в крови. В Домне после взлёта и ухода за Яблоновый хребет, контроль за экипажами на малой высоте терялся. А за хребтом целая сеть озёр: Иван, Тасей, Арахлей, Большое и Малое Шакшинское, Иргень. Причём озёра эти огромны. А раз есть озёра, значит на них есть рыбаки. А раз есть рыбаки, то дело чести, доблести и геройства погонять и постращать их сверху. Этим грешили многие. Но однажды … Командир 1-й эскадрильи майор Пильщиков Фёдор Поликарпович (уважительная кличка «Красный командир», за красную, как шар лысую голову) повёл звено на полигон Мухор-Кондуй. Слева у него стоял его зам., а справа начальник штаба аэ, капитан Мишин Николай Михайлович. Первая эскадрилья – это эскадрилья мастеров, там собраны все асы. Эти мастера после взлёта звеном, перевалили хребет и занялись разгоном рыбаков полётом у них над головами. При этом они спрашивали у своих стрелков-радистов идут ли буруны за хвостами самолётов. Порезвившись «Краском» даёт команду на роспуск с тем, чтобы потом по одному выйти на полигон для бомбометания. Двое уходят с набором высоты, а капитан Мишин (этот авиационный гусар, дважды судимый судом офицерской чести) «ничтоже сумняшеся», лихо заламывает правый крен, цепляет правой плоскостью за воду, затем пытается убрать крен и прилипает к поверхности озера. Дает обороты максимал, пытается оторваться, но не тут-то было. Как потом Николай Михайлович рассказывал, нам «академикам», приехавшим в полк на стажировку: «Не пойму не то лечу, не то плыву. Потом понял - плыву». Убрал обороты, выключил двигатели и по СПУ успел дать команду экипажу покинуть самолёт. Была осень, экипаж был одет в демисезонное лётное обмундирование. Самолёт остановился, лётчик и радист выбросились в воду. Командир кричит радисту, отплывай, а то воронка засосёт. Отгребли на несколько метров и начали в своём обмундировании пускать пузыри. А самолёт держится на поверхности. Тогда они кое-как добрались до самолёта, ухватились за плоскости и счастливые стали дожидаться завершения этой трагикомедии. Штурман, ст. лейтенант Вавулин Иван Николаевич, при резком торможении самолёта улетел с рабочего сиденья за прицел и не мог выбраться оттуда. Потом справился, открыл люк, смотрит на своих коллег и говорит: «Ну что довыёживались». Затем он начал кричать рыбакам и просить их оказать помощь. Подкатила моторная лодка, выловила из воды двух орлов, а Ивана сняли сухим. Мишин пришёл в себя и стал упрашивать рыбаков взять самолёт на буксир и притащить его к берегу. Но технически это невозможно было осуществить и они оставили самолёт, а сами высадились на берег. Через 15 минут самолёт затонул. Это же настоящий цирк. Поэтому среди лётчиков бытует поговорка «Давно бы ушёл из авиации, да цирк люблю».

Эта эпопея нашла своё отражение в приказе по ВВС и вошла в историю. В то время никто не заводил уголовных дел на лётчиков и не таскал их к прокурору. Просто капитан Мишин был уволен из Вооружённых Сил, чего он давно добивался. В полку он был легендарной личностью и всеобщим любимцем. Встретив нас «академиков» (Вася Григорьев, Паша Белов, Славик Блохин и я), он тут же пригласил нас «на отходную». Через день он уезжал из Домны и провожать его, без преувеличения, пришёл весь полк. Как раз закончились полёты и к нему в квартиру приходили по очереди офицеры. Всех невозможно было уместить одновременно. Провожали его, как героя.

В последующем мне несколько раз приходилось посещать Домну.

Майором, я был во главе своей эскадрилье летом 1975 года во время масштабных учений «Восток-75», которыми руководил Министр Обороны, маршал Гречко А.А. В 1975 году 733 полк был перевооружён на самолёты Су-24. Так как лётный состав ещё не успел освоить самолёт, то пригласили нас из Воронежа. И мы участвовали в учениях на самолётах 733 полка. Это были интереснейшие полёты.

Подполковником, я был в Домне летом 1979 года, в составе комиссии по выявлению причин неудовлетворительных бомбометаний в горной местности. Поводом для этой работы было «баранье дело», суть которого состояло в том, что при бомбометании на горном полигоне Пойли в Грузии, экипаж из Копитнари, при нормальном прицеливании сбросил бомбу с недолётом 1,5 км от цели, уничтожил отару овец и убил пастуха. В составе этой комиссии были и мы с Васей Ерёмичевым. Мы с ним выполнили за месяц работы около 100 бомбометаний на полигоне Мухор-Кондуй.

Полковником, я был в Домне зимой 1985 года, когда мы переучивали полк на Су-24М.

Таким образом, я был свидетелем того, как преображался гарнизон. Было построено благоустроенное жильё для всего личного состава. В домах была не только холодная, но и горячая вода. Были проложены приличные дороги. Была создана вся инфраструктура и социальные объекты для нормального функционирования гарнизона. Преобразился и аэродром. Положена бетонная ВПП, поострены бетонные капониры для самолётов, отстроен новый КДП и создано всё необходимое для нормальной боевой подготовки и поддержания высокой боеготовности полка.

В Домне был посажен, соседний, истребительный полк, который был сначала вооружён самолётами МиГ-21, а затем самолётами МиГ-29.

Домна превратилась в мощную авиационную базу.

За время нахождения 733 полка в Домне сменилось несколько поколений личного состава, сменялись и командиры моего родного полка. Все они заслуживают того, чтобы их имена остались в истории:

- полковник Меламед Семён Михайлович;

- полковник Антонов;

- полковник Кухаренко Виктор Петрович (выпускник ОВВАУЛ 1963 года);

- полковник Мягков Владимир (ОВВАУЛ 1965 года, мой однокурсник);

- полковник Ветровой Павел Васильевич (выпускник ОВВАУЛ 1963 года).

Имена следующих командиров 733 бап мне неизвестны. Их можно дополнить.

Командир полка (полководец) – это очень ответственная должность. Он самостоятельно решает столько вопросов, которые просто нельзя перечислить. Его главной заботой, безусловно, является боевая подготовка и боеготовность вверенного ему полка. Боевая подготовка всегда вступает в противоречие с требованиями безопасности полётов. Без безопасности полётов в авиации нет ничего. Но стремление в угоду безопасности полётов жертвовать боевой подготовкой приводит к упрощенчеству, показухе и бутафорности боевой учёбы. Зрелость командира проверяется овладением искусства поддержания оптимального соотношения этих двух противоречивых требований. Как провести полк в течение нескольких лет между Сциллой и Харибдой знают лишь только те офицеры, которые побывали в шкуре командира полка. Это невероятно трудно.

Решение этих главных задач протекает на фоне массы хозяйственных вопросов, работы с семьями, поддержания порядка и дисциплины в полку и гарнизоне, организации досуга и массы других проблем. И за всё это командир полка несет персональную ответственность. Уровень командира полка, его близость к личному составу несравним с уровнем командира дивизии и вышестоящих должностных лиц. Командир эскадрильи ещё не самостоятельная единица, а командир дивизии уже оторван от личного состава. Там уже нет конкретной близости с подчинёнными. А командир полка имеет возможность знать почти каждого из своих подчинённых. Это его коллектив, с которым он находится «во дни торжеств и бед народных».

Находясь в длительной командировке, в Домне, уже в зрелом возрасте, я имел возможность наблюдать за работой Павла Васильевича Ветрового, бывшего в то время командиром 733 полка. На мой взгляд, Павел Васильевич соединял в себе все самые лучшие черты, необходимые командиру полка. Его авторитет у личного состава полка и командования 23 ВА был на верхнем пределе. Мне было очень приятно, что мой родной полк был в надёжных и умелых руках, а гарнизон стал одним из лучших в Забайкалье.

В связи со всем, сказанным выше мне часто приходит в голову мысль: «Разве можно победить народ, который ради защиты своего Отечества готов преодолеть любые трудности и неустроенности быта, при этом испытывая чувство удовлетворения и гордости за свою Россию». Это никогда не будет понятно иному «цивилизованному» миру.

Конечно, «коллективный Запад» преуспел во многом. Его усилиями, во многом, удалось развалить Советский Союз. В теперяшней России воспитывается поколение потребителей в худшем смысле этого слова, молодое поколение «выбирает Pepsi». Понятия: демократия и либерализм превратились в свои антиподы, а либералы в откровенных предателей и врагов России. Присущая русским людям пассионарность сведена к минимуму. Но, несмотря на всё это, в России остаётся достаточно здоровых сил. Россия много раз была на грани …, но всегда возрождалась как Феникс из пепла.

* Очень уместна здесь песня неизвестного автора. Она созвучна с оценкой суровости Края, она иронична и вместе с тем патриотична. Итак, песня о Забайкалье

Вот повезло, так повезло,

В самом Неаполе родиться!

Там круглый год, всегда тепло,

Куда ни плюнь-все заграница:

Оливы, море, виноград

И запах теплого залива

И никаких тебе преград

Насчет вина и даже пива.

Припев:

А в нашей дальней стороне,

Где холод невообразимый,

Мы будем счастливы вполне,

Нам пережить бы только зиму.

Багульник.в мае зацветет,

И наша песенка не спета!

Терпите люди—скоро лето.

Чудесный город Ленинград,

(У них квартира в Ленинграде)

Там ночью бродит тень Петра,

Там Летний сад грустит в ограде,

Там, сквозь былые времена,

Куда-то мчат гусары в санках,

Там муза Пушкина одна

Гуляет в осень по Фонтанке.

Припев:

Но не иначе, как по блату,

Так посчастливилось ему—

Всю жизнь болтаться по Арбату.

Молчат московские дворы,

Где чье-то детство проходило,

Хранят приметы той поры,

Когда кому-то счастье было.

Припев:

На мерзлоте не умирай,

В надежде долго сохраниться,

Пусть этот синий край не рай,

А все милее заграницы.

Пусть говорят, что здесь не то,

Что мы у господа в опале:

Кто от рожденья, кто за что,

Живем в далеком Забайкалье.

Припев:

Но в нашей дальней стороне,

Где холод невообразимый,

Мы будем счастливы вполне,

Нам пережить бы только зиму.